Вчера умер Лановой, и я что-то весь день в полуразобранном состоянии. Почему-то горе тоже имеет свои градации допустимости, и когда плачешь из-за человека, с которым даже не была знакома, в голове отмечаешь, что это неправильно. Но горе от этого не становится меньше. Я поздно о нём узнала вообще, как о человеке – до этого он был просто известным именем из когорты корифеев, старопрежних, больших актёров. А потом я прочла его книги, смотрела интервью с ним и о нём, два раза была на концертах-поэтических вечерах. Сначала не верила, что он может быть именно настолько хорошим, как кажется, но потом лишь всё больше и больше им восхищалась.
Он был человеком, глядя на которого не страшно стареть, очень умным, с отличным чувством юмора и самоиронией, очень профессиональным и порядочным. Очень живым. Когда он был на сцене, из него просто лучилось что-то, то есть, физическая оболочка уже сухая, тонкая, а изнутри был солнечный свет сквозь листву. Он правда весь был как летнее утро.
И то, как он в каком-то интервью смеялся над эпиграммой Гафта «Семён Михайлович Будённый, Василь Семёныч Лановой», и то, что его автобиография точно где-то наполовину состоит из его же восхищённых воспоминаний о педагогах, коллегах по сцене, друзьях из других отраслей – о нём можно писать долго, и я собьюсь на такой же очаровательный канцелярит, которым он в книге пытался выразить своё обожание и преклонение перед Пушкиным. Он прожил отличную жизнь, делал правильные выборы, был прекрасным человеком. Мне очень горько оттого, что ему было плохо перед смертью, горько, что к такого размера потерям никогда нельзя приготовиться. И я очень благодарна ему, что он вообще был на свете.